Там же. Площадка перед замком.
Входят Гамлет , Горацио и Марцелл .

Пощипывает уши. Страшный холод!

Лицо мне ветер режет, как в мороз!
Который час?

Без малого двенадцать.

Нет. С лишним. Било.

Било? Не слыхал.
Тогда, пожалуй, наступает время,
В которое всегда являлась тень.

Трубы, пушечные выстрелы за сценой.

Что это значит, принц?
Король не спит и пляшет до упаду,
И пьет, и бражничает до утра.
И чуть осушит новый кубок с рейнским,
Об этом сообщает гром литавр,
Как о победе!

Это что ж – обычай?
К несчастью, да – обычай, и такой,
Который лучше было б уничтожить,
Чем сохранять. Такие кутежи,
Расславленные на восток и запад,
Покрыли нас стыдом в чужих краях.
Там наша кличка – пьяницы и свиньи,
И это отнимает не шутя
Какую-то существенную мелочь
У наших дел, достоинств и заслуг.
Бывает и с отдельным человеком,
Что, например, родимое пятно,
В котором он невинен, ибо, верно,
Родителей себе не выбирал,
Иль странный склад души, перед которым
Сдается разум, или недочет
В манерах, оскорбляющий привычки, –
Бывает, словом, что пустой изъян,
В роду ли, свой ли, губит человека
Во мненье всех, будь доблести его,
Как милость божья, чисты и несметны.
А все от этой глупой капли зла,
И сразу все добро идет насмарку.
Досадно, ведь.

Смотрите, принц, вот он!

Входит Призрак .

Святители небесные, спасите!
Благой ли дух ты, или ангел зла,
Дыханье рая, ада ль дуновенье,
К вреду иль к пользе помыслы твои,
Я озадачен так таким явленьем,
Что требую ответа. Отзовись
На эти имена: отец мой, Гамлет,
Король, властитель датский, отвечай!
Не дай пропасть в неведенье. Скажи мне,
Зачем на преданных земле костях
Разорван саван? Отчего гробница,
Где мы в покое видели твой прах,
Разжала с силой челюсти из камня,
Чтоб выбросить тебя? Чем объяснить,
Что, бездыханный труп, в вооруженье,
Ты движешься, обезобразив ночь,
В лучах луны, и нам, простейшим смертным,
Так страшно потрясаешь существо
Загадками, которым нет разгадки?
Скажи, зачем? К чему? Что делать нам?

Чем близок нам Гамлет сегодня?

В обществе были и, наверное, будут такие люди, как Гамлет. Они мучаются вечными проблемами, не понимая, почему мир так нелепо устроен, и хотят изменить его. И это их крест.

Гамлет - это человек, прошедший мостом времени длиной четыреста лет, и продолжает волновать нас сегодня. Он не злодей, а честный рыцарь. Он борется за справедливость, а не метиться. Он близок нам сегодня. Сейчас не в каждом можно увидеть такого Гамлета - человека, готового на поступок. Он из тех белых ворон, не сбиваются в стаи, не сливаются с толпой, вызывая раздражение своей непохожестью, принимая на себя удары непонимание.

Благородный человек не так часто случается в нашем мире, где сам воздух, кажется, загрязненный неправдой, насилием, вульгарными словами. Эпоха Гамлета - это в чем-то и наша с вами эпоха. Но где тот Гамлет, может воскликнуть: «Век расшатался - и скверней всего, что я рожден восстановить его!»?

Люди не понимают, что нельзя думать только о себе. А Гамлет понимает все это: он прекрасный, благородный, высоконравственный человек!

Он противоречив, как «да» и «нет», как добро и зло, и в то же время он хрупкий, как хрустальный камень, его легко ранить.

Мне кажется, Гамлет помогает каждому из нас заглянуть в себя. Драма Шекспира вечна, как вечны все те вопросы, которыми мучается ее главный герой.

Гамлет - герой всех времен и народов, он не может умереть, как и его эпоха - Возрождение, что дало нам правильные ориентиры для сегодняшней жизни.

Гамлет погиб, но пусть живет Гамлет!

Христина СТРАЖНИКОВА

Это сон: Гамлет потерял память. Абсолютно. Так бывает с человеком после сильного потрясения.

Гамлет не знает, как его зовут, где он родился, в каком он звании. Он не помнит зла. И он не помнит знаний, за десять лет впитанных его умом в университете Виттенберга.

Гамлет просыпается в своей спальне королевского замка в Эльсиноре после бешеной вспышки мщения, открывает глаза и видит долину.

Цветут каштаны. Гудят под окном пчелы. Поет в терновнике птичка. Он видит краски, слышит звуки, вдыхает запахи. Теперь он просто человек, который вкушает радость и не знает, как это называется.

Что ему до “быть – не быть”, когда быть – так хорошо? Что ему до трона и до датской короны, когда он стал беззлобным младенцем, чуждым тщеславия? Нет у него причины кого бы то ни было завистливо осуждать, до порыва мести.

Гамлет забыл просторные залы третьесортного модного университета в Виттенберге, “Афинах Германии”. Не помнит, как Мартин Лютер поносил перед ним основы теологии, как вещал с кафедры Джордано Бруно, как бурно со своими товарищами он сам обсуждал открытия Коперника.

Забыл он и возвышенные речи, которые так любил произносить перед всеми, приняв изысканно театральную позу: "Какое чудо природы человек! Как благородно рассуждает! С какими безграничными способностями! Как точен и поразителен по складу и движениям! В поступках как близок к ангелу! В воззрениях как близок к Богу! Краса вселенной! Венец всего живущего!”, в общем: “Человек – это звучит гордо!”

Гамлет глядит из распахнутого окна в сад: под окном стоит юноша, он что-то кричит ему. Это Розенкранц, его приятель.

Я - принц?! - Гамлет теперь знает только то, что он ничего не знает.

Что я могу еще придумать, чтобы наверняка отвратить его от гибели?

Мы кружим по парку в самом центре города. По периметру кованой ограды – четыре улицы. Там вздымается пыль, и короткие гудки наперебой настаивают: “Пусти!”

Нас отделяют от автомобильных пробок роскошные тополя. И можно, между прочим, представить: то, что внутри ограды – и есть весь мир. Прочего не существует. Тем более что дети, совсем малышня, звонкими голосами заглушают и гудки, и рев моторов. Детей в парке так много…

Я не хочу жить, я жду, когда моя жизнь оборвется…

Это Андрей. Который раз мы видимся за десять лет знакомства, а он по-прежнему затягивает свою старую песню. Сколько не возражай ему, что жизнь - драгоценность высшей пробы, что радоваться каждому мгновению - это так естественно, он не слышит. Он может только жаловаться.

Давай смотреть иначе. Слышишь, как смеются дети. Ведь этот смех – о вечном, о правде. Ты тоже когда-то так же радовался жизни.

Тогда я был глуп.

То же самое ты говорил и в первую нашу встречу:

Жизнь моя ничего не стоит. Жизнь вообще – вещь пустая. Если бы я знал, что меня после жизни точно ждет счастье, я бы кончил с ней как-нибудь. Но я не знаю наверняка, что меня ждет. Только поэтому все еще жив. Как же я хочу умереть, забыться. Вот и кидаюсь ко всему, что приближает мою смерть.

В который раз ты повторяешь за Гамлетом:

“Я жизнь свою в булавку не ценю!”

“Как пошло, пусто, плоско и ничтожно

В глазах моих житье на этом свете!”

“Достойно ль

Души терпеть удары и щелчки

Обидчицы судьбы…

Умереть, забыться.

И все”.

“Когда бы неизвестность после смерти…”

Зачем я перечитываю “Гамлета”? Трагедию, в которой нет выхода?

Дело простое: слишком уж часто сводит меня жизнь с гамлетами. И задаешься вопросом: а не начитались ли эти “мальчики в возрасте мужа” трагедий Шекспира, не вжились ли в образ “героя”, Гамлета, и не повторяют ли сценарий его судьбы, исполненной одновременно высокомерия и отчаяния?

“Сами по себе вещи не бывают хорошими и дурными, а только в нашей оценке… Дания - тюрьма”, – говорит принц Гамлет.

“Тюрьмой делает ее ваша жажда славы. Вашим запросам тесно в ней”, - отвечает ему Розенкранц.

Что же там с книжным Гамлетом?..

Принц учился за границей, а теперь спешно возвращается на родину. Ему 30 лет. По нашим меркам, это уже не студент, а аспирант, или даже доцент.

В Дании умер его отец, и Гамлет, второй наследник престола после его матери Гертруды, спешит на похороны. Теперь он окажется при деле, к которому, казалось бы, столько лет готовился: он уже представляет себя соправителем матери, он уже мечтает и о полном своем самовластии.

“Соединенье знанья, красноречья

И доблести, наш праздник, цвет надежд,

Законодатель вкусов и приличий,

Их зеркало…”

Таков Гамлет в собственных глазах. Таким отражают его датчане.

В Эльсиноре принц замечает Офелию, он уже представляет эту девушку будущей королевой и дает Офелии клятвы верности. Пока он бодр и трудолюбив, реальность еще совпадает с его мечтами. И, кажется, развязка должна быть одна: венец брачный, венец царственный, и долгая счастливая жизнь, как ее может представить себе принц-идеалист.

Но не проходит и месяца после смерти отца Гамлета, как его постигает событие, которое он воспринимает как обиду судьбы – его мать, вопреки церковным канонам, запрещавшим кровосмешение, выходит замуж за родного брата умершего короля. И теперь король Дании – Клавдий… Какое потрясение! А как же Гамлет?

Принц подавлен. Тщеславие возносит его до мести. Неожиданная развязка сокрушает его надежды и прагматические расчеты. И вскрывает глубокий изъян души. Убийство Клавдием Гамлета-старшего и измена матери брачному обету - только дополнительные условия, которые помогают принцу метить по живым мишеням в порыве страсти тщеславия.

Розенкранц: Что причина вашего нездоровья?

Гамлет: Я нуждаюсь в служебном повышенье.

Розенкранц: Как это возможно, когда сам король назначил вас наследником датского престола?

Гамлет: Да, сэр, но “пока трава вырастет…” - старовата поговорка...

Как я взбешен. Ему, как видишь, мало,

Убив отца и опозорив мать,

Быть мне преградой на пути к престолу.

Еще в Виттенберге Гамлет привык жить умом. Точнее говоря, мечтами, той идеей-фантазией, в которой он давно утвердился. В эпицентре его мировоззрения - “краса вселенной”, его собственная персона. Вместо Творца. И поэтому относительно спокойно ему только с самим собой, но придуманным, и с теми идеальными проекциями людей, что его окружают. Все это – плоды его ума, ими выложена дорога мыслей, по которой принцу так удобно прогуливаться. Жить миражами Гамлету удобно: иллюзии так привычны.

Он бунтует, застигнутый врасплох противоречием реальной жизни, со всей ее неприглядностью и непредсказуемостью, с ее несовершенными и жалкими героями, своему умозрительному представлению о ней.

Гамлета не устраивает дядя (“Кровосмеситель и прелюбодей, Чьи качества ничтожны Перед моими! ”), “вертлявый, глупый хохотун” Полоний, отец Офелии, и она сама: “Ничтожность, женщина, твое названье!” Его не устраивает многое и многие. Ну и пропади они пропадом, раз не соответствуют замыслам и ожиданиям Гамлета.

Так рушится удобный придуманный мир принца: сначала его гордый ум отделяет его от людей, а потом Гамлет вооружается бегством от них и от реальности – местью осуждения, предательства и убийства. Теперь он – судья всех. Ни много, ни мало, он приходит к вседозволенности, нарекая себя карающей десницей Бога, присваивая себе право последнего слова, принадлежащее Богу.

Даже откровенно решившись на убийство, он продолжает считать, что его “нравственность относительно сносна”.

Высокомерие Гамлета и присвоенное им “право на грех” делают свое злое дело: от руки принца погибают отец Офелии и ее брат Лаэрт, его приятели Розенкранц и Гильденстерн и дядя Клавдий. В круговороте его мести гибнут Офелия и мать Гамлета.

“Меня не мучит совесть”, - произносит Гамлет после того, как росчерком пера он отправил на верную смерть своих школьных друзей.

“Не больше, чем убийство короля И обрученье с деверем”, - заявляет он матери, убив Полония.

Несколько лет назад один знакомый пригласил меня в ночной клуб. В старинном особняке на этаже, где когда-то размещался то ли купеческий склад, то ли лавка, ставни были обиты железом, лампы светили неестественным, мертвенно-фиолетовым светом, а дым стоял густым киселем.

Гамлет Леша привел меня сюда, чтобы показать свои апартаменты и как он в них смотрится.

За панцирной сеткой, в отсеке, отделенном от танцпола, на столе стояли две “вертушки”. Рядом лежали наушники и гора пластинок.

Леша – ди-джей. Принц в ночном королевстве.

Стою напротив его “одиночной камеры”. Моргает луч мертвенного света. Веселится иллюминация. Слух глохнет. Леша играет две пластинки одновременно. Я наблюдаю за его лицом.

Леша немного закидывает голову назад, и она покачивается в ритм музыке… А вот он берется за наушники. Закрывает глаза. Кажется, подпевает что-то по-английски… Теперь он гордо обводит взглядом зал. Глаза его странно блестят, а улыбка… чему он так высокомерно улыбается?

Хочешь покрутить пластинку? Я тебя научу – будешь первой девчонкой-ди-джеем, единственной принцессой, - это мы уже в чилауте, специальной комнате отдыха, где собираются после бессонной ночи ди-джеи и их товарищи, чтобы “продолжить удовольствие”. Здесь тоже есть проигрыватель. И Леша приносит пластинки. Только крутить их приходится ему самому и еще одному гамлету, Сереже.

Через полчаса я наблюдаю продолжение побега двух гамлетов и их друзей “от пошлости жизни”, и мне становится за них страшно. Прямо с крутящейся пластинки они вдыхают белый порошок. “Чтобы совсем забыться”.

Леша, кому ты мстишь?

Леша мстит “подлой” жизни. “Венец всего живущего” , если бы он знал наверняка, что после жизни его точно ждет счастье... А пока он только кидается ко всему, что приближает его смерть.

“Быть готовым - вот все. Никто не знает, что теряет он; так что за важность потерять рано? Будь что будет!” - едва ли не слово в слово за Гамлетом объяснял свою “философию жизни” Леша.

“Я горд, я мстителен, честолюбив. К моим услугам столько грехов, что я не могу и уместить их в уме, не могу дать им образа в воображении, не имею времени их исполнить”, “ могу обвинять себя в таких вещах, что лучше бы мне на свет не родиться”, - признается Гамлет Офелии, делая окончательную попытку порвать с ней отношения, - “к чему таким тварям, как я, ползать между небом и землею? Мы обманщики все до одного”, “добродетель не привьешь к нам так, чтобы в нас не осталось и следа старых грехов”.

Гамлет боится сам себя, и он боится возможной измены Офелии. Когда-то там, в финале их возможной супружеской жизни. Как это случилось с Гамлетом-старшим и Гертрудой.

Поэтому от страха перед вымышленным будущим Гамлет делает для Офелии "лучшее", на его взгляд ­- оставляет ее, предав свои клятвы.

Он заранее обвиняет Офелию, приписав ей недостатки и пороки всего женского рода:

"Слышал я и о вашей живописи, слышал довольно. Бог дает вам лицо, вы делаете другое. Вы таскаетесь, пляшете и поете; созданиям Божьим даете имена в насмешку; притворяясь, будто все это от незнания, а оно просто легкомысленность ". "Слишком уж знают умные, каких чудищ вы из них делаете". “Нет, шалишь. Довольно. На этом я спятил. Никаких свадеб!”

Исчезни, Офелия. Я поверил, что всякая женщина предаст…

Сережа стал гамлетом и ди-джеем как раз после “предательства” девушки. Она сбежала к его приятелю накануне самой свадьбы. Увы, конечно. Но разве стоит делать из этого трагедию?

В квартире моего брата - множество полок с книгами. Спрашиваю однажды:

Ради чего ты читаешь?

Мне нравится процесс: переживать, чувствовать. Словно живешь с героями.

А мне всегда казалось, что главное – искать смысл. Читать ради ощущений, мне кажется, банально.

А мне нравится…

Вполне вероятно, что “Гамлета” читать ради ощущений даже опасно. Известно, что Шекспир писал пьесу, когда им была потеряна вера в победу добра над злом. А чему может научить человек с мятущимся духом, который сам для себя представляет клубок волнительных и тягостных мучений, когда он не видит светлого выхода из тупика внутренних противоречий?

В таком состоянии он способен только высказать свою боль. Шекспир сделал это хоть и запутанно, но гениально. Впрочем, настолько гениально, что можно задаться вопросом: из каких бездн преисподней вещал гений, водивший рукой Шекспира так умело, что “Гамлет” способен возбуждать расположение к герою и возносить его на щит победителя? Насколько умело этот дух играет с нашими чувствами-страстями, что критики умудряются усмотреть в действиях Гамлета и Офелии даже “христианский подвиг самопожертвования”, когда их путь – путь самоубийства?

“Где в “Гамлете” та дорога, которой велит идти Бог? Поле битвы – внешний мир или сердце человека? Враги – согрешающие против тебя или твои собственные страсти? Выход – смирение или бунт?”, - вот на какие вопросы хочется отвечать. Если не задавать их себе, прочитав пьесу, а остановиться только на чувственных переживаниях, можно согласиться с автором в его безысходности. Появляется опасность научиться смотреть на жизнь трагично. Умереть еще при жизни, утонув в пучине бессилия, согласившись с поступками мизантропа и скептика Гамлета или с пассивной чувственной любовью-обожанием Офелии. Есть опасность озлобиться на мир, запутавшись в понятиях добра и зла, благородства и подлости, страсти и добродетели. В “Гамлете” эти понятия тонко извращены, и только внимательно вчитываясь, возможно различить их подмену.

Нельзя не судить Гамлета, потому что произведение искусства задает читателю программу действий. Проживая с героем его жизнь, мы усваиваем его правила поведения и его страсти.

Прояснить смысл жизни, прочитав “Гамлета”, крайне сложно: истину Шекспир нам не открывает. В пьесе нет образцовых героев, поступкам которых можно было бы подражать. В ней борются на смерть не добродетель с грехом, а страсть со страстью. Трагедия этой трагедии круговорота мести в том, что она выстраивается не вокруг Христа и евангельских истин. Да и возможно ли это вообще в трагедии? Ведь истинная трагедия и есть отсутствие Бога в жизни человека. Как у Гамлета.

У Шекспира Гамлет, не зная Бога, не познает Его правды – всепрощающей и долготерпеливой любви ко всякой душе. Именно потому, что он не испытал на себе этой любви Бога, он не может подражать ей в своем отношении к другим. Жизнь становится для Гамлета трагедией, когда суть ее – мудрое бытие.

Даже в самую минуту смерти он думает совсем не о Творце, а о своем “добром имени”. Когда его приятель Горацио порывается допить отравленное вино, Гамлет останавливает его безумие своим тщеславным побуждением:

“Какое я оставлю по себе

Запятнанное имя, друг Горацьо,

Когда все так останется безвестным!

…пострадай еще в ничтожном мире,

Чтоб повесть рассказать мою”.

Герой ли ты, Гамлет, после того, как мы увидели тебя не твоими глазами?

“Я не могу… дать вам здравый ответ: ум мой болен”, - отвечает принц.

Да… но у нас-то Гамлет потерял память! Что же теперь с ним делать? С амнезией оставлять его в Эльсиноре не хочется. Кто здесь поставит его, забывшего все свои притязания, на твердую почву веры в Бога? Кто разъяснит ему корень счастья – Творца? Кто научит его благословлять каждый миг жизни?

Опьяненная вином страсти, слепо влюбленная в него мать? Дядя Клавдий, способный перешагнуть все границы дозволенного? Суеверный Горацио? Вольнодумный Лаэрт? Подхалим Полоний? Розенкранц? Гильденштерн? Кто? Даже в Офелии, которой не чужда молитва, нельзя быть уверенным наверняка.

Конечно, это не все жители Эльсинора. Да и есть вероятность, что Гамлета отправят на излечение в какой-нибудь монастырь, где призирают несчастных, подобных ему. Все-таки, наверное, можно надеяться, что пройдет время, и он научится радоваться бытию и хвалить Творца, вслед за поэтом:

“За хлеб мой насущный, за каждую каплю воды

Спасибо скажу,

За то, что Адамовы я повторяю труды,

Спасибо скажу.

За этот пророческий, этот бессмысленный дар,

За то, что нельзя

Ни словом, ни птичьим заклятьем спастись от беды,

Спасибо скажу.

За то, что в родимую душную землю сойду,

В траву перельюсь,

За то, что мой путь - от земли до высокой звезды,

Спасибо скажу”.

Арсений Тарковский, 1945 г.

Оригинально. Но я не согласен, - раздастся чей-то голос.

Со всем. Я сочувствую Гамлету. Он мне близок, дорог.

Но кто? Это всего лишь модель поведения, фантом безысходности. Сочувствовать ей может только… Гамлет.

Борис Пастернак. ГАМЛЕТ

Гул затих. Я вышел на подмостки
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далёком отголоске,
Что случится на моём веку.

На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идёт другая драма,
И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий
И неотвратим конец пути.
Я один. Всё тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.

Пастернак нашел в Гамлете своего духовного брата - ему он и доверил свою тревогу за новый век. - стихотворение о герое принце Датском, который поднялся на борьбу со всем мировым злом и погиб в этой безнадежной борьбе; о гениальном актере, играющем роль Гамлета в театре, глубоко эту роль постигшем; об Иисусе Христе, Богочеловеке, Сыне Божием, пришедшим на землю, чтобы пройти путь страданий и своими страданиями искупить все грехи человечества; о герое романа Юрия Живаго; наконец, об авторе романа Борисе Пастернаке.

Если вслушаться, вдуматься в стихотворение, то можно услышать в нём гармоничное единство пяти голосов.

Гамлет из 17 -ой части романа «Доктор Живаго» стал как бы лирической интерпретацией вечного шекспировского образа.
Как герой пастернаковской книги остается жить в своих стихах, так и Гамлет продолжает жить в стихотворении вопреки своей гибели в трагедии.

Мы помним, что принц Датский имел прямое отношение к театру и выступал даже в роли режиссера трагедии «Убийство Гонзаго», представленной труппой бродячих актеров. Так что пребывание на сценических подмостках для него естественно.
Гул затих. Я вышел на подмостки.

В буквальном, прямом понимании - это слова актера. Метафорически эти слова очень естественно могут быть приписаны Гамлету, который говорил, что жизнь - это театр и люди в нем - актеры.

Первая фраза текста «Гул затих» предполагает зрительный зал, публику, её легкий шум перед началом спектакля. Ассоциация с театром подкреплена с такими деталями, как «подмостки», «сумрак», «бинокли», «отголоски», «играть роль». Этот лексический ряд поддерживает наше представление об актере - мыслителе, глубоко вживавшемся в сущность своего сценического образа.

Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.

В прямом смысле эти слова принадлежат и Гамлету, который напряженно вглядывается в движущееся время, и актеру, играющему роль Гамлета, осмысливающему свою роль в трагедии. Но явно в стихотворение входит и сам Иисус Христос, поскольку Пастернак вводит ассоциацию с евангельской историей о молении о чаше. Но это ведь и мучительные мысли самого Юрия Андреевича Живаго, в тетради которого мы читаем стихотворение «Гамлет». Он предчувствует неизбежность новых бед и страданий, гибель свою и тех, кто дорог ему. И, конечно же, это и слова самого Пастернака о себе, так как он предполагал, что власть не простит ему его роман, который отражает трудный путь той части русской интеллигенции, которая осталась в России со своим народом, не эмигрировав. Не уехали очень многие, но они, как Ю. Живаго, как Ахматова, как Пастернак, ощущали своё противостояние тому миру, что тонул в фарисействе.

На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.

Пастернак тоже видел, как на него был «наставлен сумрак ночи», как на него глядели «тысячи биноклей» (поразительный символ опасности!) своими прицельными окулярами. Он жил многие послевоенные годы в предчувствии возможного ареста и расправы. Евгения Пастернак вспоминает, как поэт повторял: «Разумеется, я всегда ко всему готов. Почему со всеми могло быть, а со мной не будет?». Это ведь тоже понимание того, что «неотвратим конец пути», что «сейчас идёт другая драма», не менее страшная, чем во времена Шекспира. И поэт готов был, подобно своему герою, принести себя в жертву во имя своей сверхзадачи - написания романа.

Ещё несколько слов об ассоциации с Христом:

Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.

Неожиданное обращение «Авва Отче» словно на мгновение переносит нас в Гефсиманский сад, где перед арестом молился Христос. Он взывает к своему Богу-Отцу, зная о той череде страданий, которые предстоит пережить. Ощутить близость того мира помогает новый лексический ряд текста: Авва Отче, чаша, фарисейство, конец пути. Вспоминаются слова из Евангелия: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия» (Мф; 26, 39) и о последующей Голгофе - «конце пути».

Эти стихи близко передают молитву Христа в . В Евангелии от Марка читаем: «Авва Отче! Все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо меня» (гл. 14, стих 36). Авва - «отец» по-древнееврейски; Авва Отче - обращение к Богу-Отцу. Ясно, что в буквальном значении эти два стиха написаны Пастернаком от лица Христа. В переносном же значении они принадлежат всем четырем остальным носителям авторского сознания. Выражение «Да минует меня чаша сия» и сходные с ним давно вошли в языки христианских народов и стали крылатыми. Так мог бы сказать и Гамлет, и актер, и Юрий Андреевич, и Пастернак.

Я люблю Твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.

Чьи это слова? Их можно понять как продолжение речи Христа, который в Евангелии говорит вслед за словами, приведенными выше: «Но не чего Я хочу, а чего Ты». Сперва Христос просит Отца о том, чтобы страдания миновали Его, однако тут же прибавляет: «но пусть сбудется не то, чего хочу Я, а то, чего хочешь Ты». Принимает все испытания своей судьбы, каковы бы они ни были, и Гамлет в трагедии Шекспира. Сознательно, мужественно идут навстречу гибели и герой романа, и его автор. В прямом смысле согласие играть роль высказано от имени актёра.

Но сейчас идет другая драма,
и на этот раз меня уволь.

Актёр согласен играть на сцене, но не хочет участвовать в отталкивающей (как следует из заключительного четверостишия) драме жизни. Приятие и неприятие страданий и насильственной смерти отражают колебания и Христа, так достоверно переданные в Евангелии и придающие Ему такую трогательную человечность, и Гамлета, метания Юрия Андреевича и самого Пастернака.

Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.

Актёр вынужден играть, даже когда пьеса перестаёт ему нравиться.

Другие тоже ничего не могут изменить в жизни, от трагического финала им не уйти.

я один, все тонет в фарисействе.

Фарисеи отвергали учение Христа, обличение их лицемерия и ханжества многократно звучит в речах Христа, переданных в Евангелии. Фарисейским - лживым, лицемерным - был двор короля Клавдия в Эльсиноре, где пришлось действовать Гамлету. Лицемерие и ханжество своего времени не раз обличал Пастернак, в том числе в «Докторе Живаго».

Евангельские образы, высокий библейский слог соединены с народной пословицей, содержащей простую, но очень глубокую мысль:

Жизнь прожить - не поле перейти.

Такая концовка придает естественность, достоверность всему стихотворению. Оно написано пятистопным хореем классическим размером, который использовал Лермонтов в стихотворении «Выхожу один я на дорогу... ». Когда мы говорим о стихотворном размере вообще, то имеем в виду не только чередование сильных и слабых слоговых позиций, но и присущее ему сплетение определённых тем, синтаксических конструкций, интонаций, настроений. Мне кажется, что тема и настроение одиночества переданы в этом стихотворении с предельным напряжением, начиная с первого и кончая завершающим стихом. Пятистопному хорею обычно свойствен контраст между темой пути и неподвижностью героя. Такой контраст мы видим и в «Гамлете» Пастернака: герой вышел на подмостки; остановился, прислонясь к дверному косяку, и не решается идти дальше, хотя понимает, что идти необходимо. Он просто обречён идти, хотя ждут его страдания и гибель (жизнь прожить - не поле перейти). В этих противоречиях и колебаниях заключен трагизм положения Гамлета всех времён.

Итак, Гамлет в стихотворении Пастернака отождествляется с . Стихотворение о самом процессе поиска единственного выхода, который был бы достоин каждого, кто видится нам при чтении стихотворения.

Гамлет Пастернака говорит на равных со всей Вселенной, она слышит Гамлета как давнего знакомого. - Гамлет Пастернака пытается понять свое предназначение и соотносит его с неотвратимостью закона, которому надо подчиняться.

Да его слышит Вселенная, но это не мешает ему оставаться наедине с самим собой, просто масштаб его раздумий соразмерен с масштабом Вселенной.

У Пастернака Гамлет - человек, на наших глазах совершающий выбор. В этом Гамлет перекликается с образом Христа.
- Каждый один на один с самим собой, перед каждым - неминуемая чаша страданий. Каждый расплачивается за грехи своих современников.

Размышляя над «Гамлетом» Шекспира, Александр Аникст отмечал: «Все действие трагедии проходит под знаком тайн. Тайно был убит прежний король, тайно выслеживает Гамлет убийцу, тайно готовит Клавдий расправу над Гамлетом, тайно сговаривается он с Лаэртом. Тайны, тайны, тайны!» Таинственны мотивы поведения Гамлета, загадочен язык трагедии, удивительно ее восприятие в продолжение веков. Действительно, трагедия тайн. «Таинственное постигается не отгадыванием, – утверждал юный Лев Выготский, – а ощущением, переживанием таинственного». Поэтому, всякое восприятие «Гамлета», по его мнению, должно быть переживанием таинственности, иррациональности трагедии, сновидением о Гамлете.

Я никогда не понимал этого вековечного упрека Шекспиру в бездеятельности Гамлета. Все действие трагедии обращается вокруг датского принца, подобно тому, как мироздание вращается вокруг неведомого Демиурга (не случайно юный Выготский экстатически сравнивал «Гамлет» с «мифом, как религиозной (по категории гносеологии) истиной, раскрытой в художественном произведении (трагедии)»). Прямо или косвенно именно Гамлет решает судьбы действующих персонажей пьесы, включая и свою собственную судьбу (ведь он предчувствует свою смерть перед поединком с Лаэртом; он может отказаться от схватки, но не делает этого).

И тем не менее с разных сторон неоднократно раздавались голоса о слабости и беспомощности Гамлета, на которого была возложена якобы столь непосильная ноша. Удручающее поведение принца доводило некоторых читателей трагедии до отчаянного отрицания самого смысла пьесы. «Признать Гамлета за вершину человеческого духа, – восклицал Фридрих Ницше, – это я назову скромным суждением и о духе, и о вершинах. Прежде всего это неудавшееся произведение: автор его признался бы мне в этом со смехом, если бы я ему сказал об этом в лицо». Кому принадлежат эти слова? Человеку, чьи кричащие суждения о «переоценке всех ценностей» являются, по сути, теми же гамлетовскими монологами, звучащими в полном одиночестве на ином историческом фоне. А это роковое «to be, or not to be» в зрелые годы возгоралось перед глазами Ницше всякий раз, когда он оставался наедине с самим собой. Его письма полны соответствующих признаний: «Существование стало для меня мучительным бременем, и я давно покончил бы с ним, если бы терзающий меня недуг и необходимость ограничивать себя решительно во всем не давали мне материала для самых поучительных экспериментов и наблюдений над сферою нашего духа и нравственности»…

Видимо, каждому художнику его боль кажется такой особенной («so particular»), исключительной и необычной. И лучший способ выразить эту особость – сравнить ее со страданием датского принца – что само по себе весьма характерно. Но дело даже не в этом. Тот, кто утверждает, будто Гамлет слаб, лишен воли и сломлен, сам ведом Гамлетом. Не действие пьесы, а слова самого Гамлета изображают его «тупым и вялодушным дурнем». А кроме того, Ницше, как и другие слепые пилигримы Эльсинора, был слишком увлечен фабулой трагедии, но «Гамлет» – нечто большее, чем просто трагедия мести. В сущности, «Гамлет» — такая же трагедия мести, как «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» — рыцарский роман.

Сам Шекспир, обратившись к истории датского принца, возможно, первоначально полагал создать классическую трагедию мести. Но что-то сломало его замысел, что-то сломало саму трагедию, заставляя одних видеть в ней «трагедию трагедий», образец выражения надтрагического, а других – лишь художественную неудачу Шекспира. Это что-то – гений Шекспира – самовластно вторглось в действие пьесы гамлетовскими монологами.

Именно монологи Гамлета сделали из типичной трагедии мести – а таких трагедий во времена Шекспира было предостаточно, некоторые из них наделялись незаурядным философским смыслом, как например «Трагедия атеиста, или Месть честного человека» Сирила Тернера, но ни одна из них не прозвучала так, как прозвучал «Гамлет» Шекспира, – трагедию эпохи.

«The time is out of joint…» «Век вывихнулся…» Время было надломлено. И линия надлома прошла по душе Гамлета, по его «prophetic soul». В этом – вся трагедия. Она посвящена не мести датского принца, вся она пронизана шекспировским осмыслением эпохального излома, осмыслением «drossy age», блистательной елизаветинской эпохи, лучшую характеристику которой дала сама Елизавета своим небезызвестным высказыванием: «Pauper ubique jacet!» Гамлет – с этими бедняками. «Beggar that I am…» – говорит он о себе. «He’s loved of the distracted multitude…» – говорит о нем Клавдий. Боль Гамлета позволяет ему познать боль самой эпохи, скрепить надлом времени собственным нервом, выразив эту боль в своем Слове, в своем Искусстве.

«Принц датский отнюдь не бунтарь, – отмечал А. Аникст. – Он, можно сказать, «государственник». Его задача мести усложнена также и тем, что, борясь против тирана и узурпатора, он должен совершить то же, что сделал Клавдий, – убить короля. Гамлет имеет на это моральное право, но… Почему же Гамлет не поднимает восстания против Клавдия? – задавался вопросом исследователь и тут же давал сногсшибательный ответ. – Да потому, что при всем сочувствии бедствиям простых людей Гамлету совершенно чужда мысль о привлечении народа к участию в делах государства».

Гамлет действительно не бунтарь. Он – художник, поэт с пророческой душой. Его судьба – это не «трагедия мстителя», это «и жизнь, и скорбь, и смерть пророка». Его оружие – не «rapier and dagger», а «words, words, words». По сути, Гамлет – это Шекспир (забавно видеть, как Александр Аникст разделяет Гамлета и Шекспира, приводя значимые на его взгляд отличия в их судьбах). Они настолько тесно связаны друг с другом через все те же «слова, слова, слова», что уже не знаешь наверняка, то ли Гамлет был одной из масок Шекспира, то ли Шекспир был одной из масок Гамлета.

В «Гамлете» одновременно звучат две эпохи, два мира – отсюда тот трагический диссонанс, который придает пьесе всю ее загадочность и непостижимость с одной стороны и впечатление незавершенности и даже художественной неудачи – с другой. Этот трагический диссонанс выражается художником, как правило, бессознательно или, как сказал бы Александр Блок, стихийно, иногда просто вопреки его воле (так помимо воли Сервантеса он прозвучал в его «Дон-Кихоте»). Трагический диссонанс – не просто слепок времени, а выражение временного надлома, выражение смены эпох. А потому он придает произведению – будь то «Царь Эдип» Софокла, «Гамлет» Шекспира или «Двенадцать» Блока – особое звучание, наделяет его потенциями незавершенности и возможности быть всем.

Поэтому у каждого поколения есть свой «Гамлет». Каждое новое поколение борется с этим извечным «This must be so» и по-своему переживает трагедию датского принца. Но особо близки духу «Гамлета» те эпохи, которые созвучны отраженному в пьесе временному надлому, скажем, наше время. Достаточно открыть текст трагедии, погрузиться в монологи Гамлета, чтобы понять, как мало изменился человек за прошедшие четыре века. Наше время вполне может быть описано цитатами из «Гамлета» , это действительно время Гамлета, надломленная эпоха, время утренней зари.

«Есть в ежедневном замыкающемся кругу времени, – описывал Лев Выготский свое сновидение о Гамлете, – в бесконечной цепи светлых и темных часов – один, самый смутный и неопределенный, неуловимая грань ночи и дня. Перед самым рассветом есть час, когда пришло уже утро, но еще ночь. Нет ничего таинственнее и непонятнее, загадочнее и темнее этого странного перехода ночи в день. Пришло утро – но еще ночь: утро как бы погружено в разлитую кругом ночь, как бы плавает в ночи. В этот час, который длится, может быть, всего лишь ничтожнейшую долю секунды, все – все предметы и лица – имеет как бы два различных существования или одно раздвоенное бытие, ночное и дневное, в утре и в ночи. В этот час время становится зыбким и как бы представляет собой трясину, грозящую провалом. Ненадежный покров времени как бы расползается по нитям, разлезается. Невыразимость скорбной и необычной таинственности этого часа пугает. Все, как и утро, погружено в ночь, которая выступает и обозначается за каждой полосой полусвета. В этот час, когда все зыбко, неясно и неустойчиво, нет теней в обычном смысле этого слова: темных отражений освещенных предметов, отбрасываемых на землю. Но все представляется как бы тенью, все имеет свою ночную сторону. Это – самый скорбный и мистический час; час провала времени, разодрания его ненадежного покрова; час обнажения ночной бездны, над которой вознесся дневной мир; час – ночи и дня».

Все мы – заревное поколение.

Появившиеся на свет в одну эпоху, вступившие в жизнь – в другую, мы видим мир в зыбком неясном свете. Былые истины и ценности кажутся нам изменчивыми и неустойчивыми. Многие из них для нас – лишь «words, words, words».

Одни из нас все еще пребывают во власти ночных видений. В заревном свете они грезят сумерками, сумеречными истинами – впрочем, какие это истины? скорее сновидения – Зигмунда Фрейда и Карла Юнга, Клода Леви-Строса и Мишеля Фуко, Жана Бодрийяра и Жиля Делеза, Станислава Грофа и Чарльза Тарта. Завороженные, они искренне убеждены, что эти истины открывают перед ними новые горизонты, позволяют им уйти из затхлого воздуха марксистско-дарвиновских идей. Но что это за ночные горизонты и куда они стремятся уйти из этого воздуха – то неизвестно им самим.

Другие, напротив, не доверяют заревным видениям. Они пытаются рассеять их ритуальными осмеянием и цинизмом (тоже гамлетовскими), а также заговорить их магическими именами – такими, например, как «новый реализм», – наивно полагая, что эти имена – все те же «words, words, words» – сделают их мир более устойчивым, более реальным. Далекие горизонты и недосягаемые горные вершины скрыты от них во мраке, и они не желают всматриваться в него. Поэтому, они могут себе позволить высказывания, подобные следующему: « … есть реалист Достоевский, но также и нет никакого Достоевского. Ведь если начать здраво править его тексты – ничего не останется…» Впору бы воскликнуть: какая несустветная чушь! Но нет. Это всего лишь особенность заревного мировидения. В зыбком заревном свете тоскующие по реальности – безумно парадоксальная тоска! «there is something in this more than natural, if philosophy could find it out» – видят лишь самих себя. Но и себе они кажутся лишь темными силуэтами.

Потому что «пришло утро – но еще ночь». Время сновидений.

____________________________________
Примечания (пер. с англ. М. Л. Лозинского)

1. «быть или не быть».
2. «столь необычный».
3. «Век расшатался…»
4. «пророческая душа».
5. «пустой век».
6. Лат. «Бедняки валяются повсюду!»
7. «Такой нищий, как я…»
8. «К нему пристрастна буйная толпа…»
9. «рапира и кинжал».
10. «слова, слова, слова».
11. «Так должно быть».
12. «в этом есть нечто сверхъестественное, если бы только философия могла доискаться».

Один отзыв на “Сон о Гамлете”

ОСТАВИТЬ КОММЕНТАРИЙ:

ПОСЛЕДНИЕ КОММЕНТАРИИ В БЛОГЕ

• zol к посту { Юрию. А нынешняя "верхушка" не из избранных, сама себя избравшая????? То же самое. Делает проскрипцию населения... всего причём. Может им пора сделать проскрипцию? Да где... } – Фев 03, 6:56
• Юрий к посту { Яшка, Нинка,Гайдар, Фраерман - все без исключения, как и вся большевицкая верхушка (мой дед знал их лично), "избранный народ". Что же касается русского народа, то... } – Фев 02, 3:54
• Yagmur к посту { Лермонтов, каким бы он ни был при жизни, был убит. При чем, убит подло. Его убили лежащего на земле. Это сказано в заключении о его... } – Янв 26, 9:54
• zol к посту { туповатая статья в стиле "жёлтого" журналюги.... давай, разложи ещё кого то... сразу двух Кришнамурти, кто из них жулик??? Аффтор, несомненно талантливее и умнее всех, априори. } – Янв 22, 4:20
• виктор к посту { Глубокая философия на мелком месте. } – Янв 21, 2:24
• gromovdv к посту