Писатель, поэт
«Лежащий в печали человек всегда хочет встать да развеселиться. И чтобы сердце твоё развеселилось, совсем не надобно, чтоб вдруг изменились житейские обстоятельства. Развеселить может светлое слово доброго человека». Борис Шергин
Борис Шергин (правильное ударение в его фамилии - на первом слоге) родился в Архангельске 28 июля 1896 года.
Отец Шергина был потомственным мореходом и корабельным мастером, а мама - коренной архангелогородкой и старообрядкой.
Родители Шергина были хорошими рассказчиками, мама любила поэзию. По словам Бориса: «Маменька мастерица была сказывать… как жемчуг, у нее слово катилося из уст». Шергин с детства хорошо знал быт и культуру Поморья. Он любил слушать увлекательные рассказы друзей отца — именитых корабельных плотников, капитанов, лоцманов и зверобоев. С песнями и сказками его познакомила заостровская крестьянка Н. П. Бугаева - друг семьи и домоправительница Шергиных. Борис также срисовывал орнаменты и заставки старинных книг, учился писать иконы в поморском стиле, расписывал утварь. Шергин позже писал: «Мы - Белого моря, Зимнего берега народ. Коренные зверобои-промышленники, тюленью породу бьем. В тридцатом году от государства предложили промышлять коллективами. Представят-де и ледокольной пароход. Условия народу были подходящи. Зашли кто в артель, кто на ледокол...».
Еще учась в школе, Шергин стал собирать и записывать северные народные сказки, былины и песни. Он учился в Архангельской мужской губернской гимназии, позже - в 1917 году окончил Строгановское центральное художественно-промышленное училище, в котором приобрел специальность графика и иконописца.
В годы учебы в Москве Шергин сам выступал в качестве исполнителя баллад Двинской земли, иллюстрировал своим пением лекции по народной поэзии в Московском университете. В 1916 году он познакомился с академиком Шахматовым и по его инициативе был направлен Академией наук в командировку в Шенкурский уезд Архангельской губернии для исследования местных говоров и записи произведений фольклора.
После возвращении в Архангельск в 1918 году Шергин работал как художник-реставратор, заведовал художественной частью ремесленной мастерской, внес вклад в возрождение северных промыслов (в частности, холмогорской техники резьбы по кости), занимался археографической работой (собирал книги «старинного письма», древние лоции, записные тетради шкиперов, альбомы стихов, песенники).
Серьезный интерес к фольклору вызвало знакомство Шергина с пинежской сказительницей Марьей Дмитриевной Кривополеновой и фольклористами братьями Соколовыми. В газете «Архангельск» появилась статья Шергина «Отходящая красота» - о выступлении Кривополеновой в Политехническом музее и о том впечатлении, которое она произвела на слушателей.
В 1919 году, когда русский Север был оккупирован американцами, Шергин, мобилизованный на принудительные работы, попал под вагонетку, и потерял ногу и пальцы левой ноги. Эта беда подвигла Бориса Викторовича вернуть слово обрученной невесте.
В 1922 году Шергин переехал в Москву, где жил бедно. В подвале в Сверчковом переулке он писал сказки, легенды, поучительные истории о своем русском Севере. Он также работал в Институте детского чтения Наркомпроса, выступал с рассказами о народной культуре Севера, исполнял сказки и былины перед разнообразной, в основном детской, аудиторией. С 1934 года он целиком посвятил себя профессиональной литературной работе.
Шергин как рассказчик и сказочник сформировался и стал известен раньше, чем Шергин-писатель. Его первую книгу «У Архангельского города, у корабельного пристанища», выпущенную в 1924 году, составляли сделанные им записи шести архангельских старин с нотацией мелодий, напетых матерью, и входивших в репертуар выступлений самого Шергина.
Авантюрные остроумные сюжеты о «Шише Московском» - «скоморошьей эпопеи о проказах над богатыми и сильными», сочный язык, гротескно-карикатурное изображение представителей социальных верхов связывали плутовской цикл Шергина с поэтикой народной сатиры. Сказочная «эпопея» о Шише начала складываться еще в годы Ивана Грозного, когда шишами называли беглых холопов. Некогда распространенный повсюду сказочный эпос о Шише в наиболее цельном виде сохранился лишь на Севере. Шергин собрал по берегам Белого моря более ста сказок о Шише. В его обработках Шиш изображен веселым и жизнерадостным, а царь, баре и чиновники - глупыми и злыми. Шиш в образе скомороха вышучивал богатых и сильных мира: «Это через чужую беду Шиш сделался такой злой. Через него отлились волку коровьи слезы... У Шиша пословица: кто богат, тот нам не брат. Горько стало барам от Шиша».
«Шишу Московскому» было суждено стать самой знаменитой книгой писателя. В 1932-33 годах сказки Шергина в исполнении автора передавались по московскому радио и имели огромный успех у слушателей. После выхода «Шиша Московского» Шергин стал членом Союза писателей и делегатом Первого Всесоюзного съезда советских писателей.
В третьей книге «Архангельские новеллы», изданной в 1936 году, Шергин воссоздал нравы старомещанского Архангельска. Автор предстал перед читателями как тонкий психолог и бытописатель. Новеллы сборника, стилизованные во вкусе популярных переводных «гисторий» XVII—XVIII вв., посвящены скитаниям в Заморье и «прежестокой» любви персонажей из купеческой среды.
Первые три книги Шергина (оформленные автором собственноручно в «поморском стиле») представляли в полном объеме фольклорный репертуар Архангельского края. Но степень зависимости автора от фольклорного первоисточника с каждой новой книгой все уменьшается, а непременная ссылка Шергина на источник стала не более, чем выражением авторской скромности.
История Поморья, переданная в первых трех книгах Шергина, продолжалась и в следующем его сборнике - «У песенных рек», вышедшем в 1939 году. Этот сборник включал в себя историко-биографические поморские рассказы, народные толки о вождях революции и их легендарно-сказочные биографии. В книге «У песенных рек» Север России предстал перед читателями как особый культурно-исторический регион, сыгравший значительную роль в судьбе страны и занявший неповторимое место в ее культуре. Последующие «изборники» Шергина расширяли и уточняли этот образ.
Из-за ухудшающегося состояния здоровья с конца ноября 1940 года Шергину было все сложнее читать и писать. Вышедшую после войны в 1947 году книгу «Поморщина-корабельщина» сам Шергин называл своим «репертуарным сборником»: она объединяла произведения, с которыми он выступал в военные годы в госпиталях и воинских частях, клубах и школах. Судьба этого сборника трагична: он попал под разгромные критические статьи после печально известного постановления ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград». Книгу «Поморщина-корабельщина» назвали псевдонародной и обвинили в том, что с её страниц «пахнет церковным ладаном и елеем».
Во время ленинградского дела Ахматовой-Зощенко имя писателя было дискредитировано, а сам он за «осквернение русского языка» был предан общественной обструкции и не мог печататься более десяти лет. Шергин прозябал, покинутый всеми, в непроходимой бедности, бывшие друзья и знакомые отворачивались, проходили мимо. Перед писателем закрылись двери всех издательств. Обращаясь за помощью к Александру Фадееву, Шергин писал: «Обстановка, в которой я пишу свои книги, самая отчаянная. Двадцать лет я живу и работаю в тёмном и гнилом подвале. Я утратил 90% зрения. В одной комнатке нас помещается пять человек… Семья моя голодает. У меня нет сил продолжать свою работу».
Разрушению стены молчания вокруг Шергина способствовал организованный в 1955 году творческий вечер писателя в Центральном доме литераторов, после которого в издательстве «Детская литература» был опубликован в 1957 году сборник «Поморские были и сказания», а через некоторое время вышел и «взрослый» сборник избранных произведений «Океан - море русское». Сборник вызвал немало восторженных отзывов.
В 1960-е годы Шергин жил в Москве на Рождественском бульваре. Он занимал две комнатки в большой коммунальной квартире. Соседи видели в нём лишь тихого пенсионера и полуслепого инвалида. Когда он с палочкой выбирался во двор, то растерянно замирал, не зная, куда ступить и где приткнуться. Кто-нибудь из мальчишек подбегал к нему и вёл к скамейке на бульвар. Там, если погода позволяла, Шергин мог сидеть в одиночестве до самого вечера.
В 1967 году было опубликовано наиболее полное прижизненное издание произведений Шергина — сборник «Запечатленная слава». В творчестве Шергина очень четко выделялись две основные манеры повествования: патетическая и бытовая. Первая используется писателем в описаниях природы Севера и его народа. Вторая, свойственная шергинскому очерку нравов и бытовой сказке, явно ориентирована на сказ - фонетическую, лексическую, синтаксическую имитацию устной речи. Своеобразие творчества Шергина состояло в непосредственной ориентации его текстов на народное творчество.
На родине Шергина, в Архангельске, сборник его произведений «Гандвик - студеное море», впервые был издан лишь в 1971 году. Зато в конце 1970-х и начале 1980-х годов книги Шергина издавались и в столице, и в Архангельске довольно часто и большими тиражами.
С годами зрение Бориса Викторовича становилось всё хуже и хуже, а к старости он ослеп совсем.
Умер Шергин 30 октября 1973 года в Москве. Он был похоронен на Кузьминском кладбище.
После смерти мультфильмы, созданные по мотивам сказок Бориса Шергина («Волшебное кольцо», «Мартынко» и другие), сделали его имя по-настоящему известным.
Три писателя, знавшие Шергина в последние годы его жизни, написали о нем свои воспоминания.
Федор Абрамов писал о Борисе Шергине: «Комната - подвал. К вечеру было дело, темновато. Но - свет. Свет от старичка на кроватке. Как свеча, как светильник. В памяти вставал почему-то Зосима Достоевского, в последний раз наставляющий Карамазовых, деревенские старики, которые уже «сожгли» всю свою плоть. Бесплотные, бестелесные... Впечатление — благость, святость, неземная чистота, которая есть в картинах Вермеера Делфтского. Слепой старик. А весь светился».
Юрий Коваль - писатель и художник, составил выразительный словесный портрет Шергина: «Борис Викторович сидел на кровати в комнате за печкой. Сухонький, с прекрасной белой бородой, он был все в том же синем костюме, что и в прошлые годы. Необыкновенного, мне кажется, строя была голова Бориса Шергина. Гладкий лоб, высоко восходящий, пристальные, увлажненные слепотой глаза и уши, которые смело можно назвать немалыми. Они стояли чуть не под прямым углом к голове, и, наверное, в детстве архангельские ребятишки как-нибудь уж дразнили его за такие уши. Описывая портрет человека дорогого, неловко писать про уши. Осмеливаюсь оттого, что они сообщали Шергину особый облик — человека, чрезвычайно внимательно слушающего мир».
Юрий Коваль вспоминал о том, что, взглянув на нарисованный им портрет Бориса Викторовича, сестра Шергина ответила на вопрос слепого брата, получился ли рисунок, так: «Ты похож здесь на Николая-угодника».
А сам Коваль замечал: «Лариса Викторовна ошиблась. Облик Бориса Викторовича Шергина действительно напоминал о русских святых и отшельниках, но более всего он был похож на Сергия Радонежского».
Владимир Личутин отмечал в облике Шергина признаки духовной красоты: «Почитай, уж тридцать лет минуло, как повстречался с Борисом Шергиным, но весь он во мне, как окутанный в сияющую плащаницу неизживаемый образ. Согбенный старик, совсем изжитой какой-то, бесплотный. Просторно полощутся порты, рубаха враспояску на костлявых тонких плечах, светится просторная плешь, как макушка перезревшей дыни... Я поразился вдруг, какое же бывает красивое лицо, когда оно омыто душевным светом, ...от всего одухотворенного обличья исходит та постоянная радость, которая мгновенно усмиряет вас и укрепляет. Осиянный человек сердечными очами всматривается в огромную обитель души, заселенную светлыми образами, и благое чувство, истекая, невольно заражало радостью и меня. Я, молодой свежий человек, вдруг нашел укрепу у немощного старца».
Уникальность Шергина, неповторимость его творчества состояла в том, что он сумел органически соединить, слить две художественные системы - литературу и фольклор, дать народному слову новую жизнь - в книге, а литературу обогатить сокровищами народной культуры. Книги Бориса Шергина в наши дни остались как никогда актуальны и современны, злободневны в пору утраты представлений о духовных и культурных ценностях, они возвращают читателей к нравственным ценностям, радуют и обогащают. Шергин показывает в своих произведениях читателям жизнь, наполненную высоким смыслом, жизнь, основанную на безукоризненных нравственных принципах. В 1979 году Виктор Калугин писал: «Чем больше вчитываешься в эту своеобразную поморскую летопись, составленную нашим современником, тем больше убеждаешься: не прошлому, а настоящему и будущему принадлежит она».
2003 год отмечался в Архангельской области как «год Шергина».
РАССКАЗЫ ШЕРГИНА
«Круговая помощь»
На веках в Мурманское становище, близ Танькиной губы, укрылось датское судно, битое непогодой. Русские поморы кряду принялись шить и ладить судно. Переправку и шитье сделали прочно и, за светлостью ночей, скоро. Датский шкипер спрашивает старосту, какова цена работе. Староста удивился:
Какая цена! Разве ты, господин шкипер, купил что? Или рядился с кем?
Шкипер говорит:
- Никакой ряды не было. Едва мое бедное судно показалось в виду берега, русские поморы кинулись ко мне на карбасах с канатами, с баграми. Затем началась усердная починка моего судна.
Староста говорит:
Так и быть должно. У нас всегда такое поведение. Так требует устав морской. Шкипер говорит:
- Если нет общей цены, я желаю раздавать поручно.
Староста улыбнулся:
Воля ни у вас, ни у нас не отнята.
Шкипер, где кого увидит из работавших, всем сует подарки.
Люди только смеются да руками отмахиваются. Шкипер говорит старосте и кормщикам: - Думаю, что люди не берут, так как стесняются друг друга или вас, начальников. Кормщики и староста засмеялись:
Столько и трудов не было, сколько у тебя хлопот с наградами. Но ежели такое твое желание, господин шкипер, положи твои гостинцы на дворе, у креста. И объяви, что может брать кто хочет и когда хочет.
Шкиперу эта мысль понравилась:
Не я, а вы, господа кормщики, объявите рядовым, чтоб брали, когда хотят, по совести.
Шкипер поставил короба с гостинцами на тропинке у креста. Кормщики объявили по карбасам, что датский шкипер, по своему благородному обычаю, желает одарить всех, кто трудился около его судна. Награды сложены у креста. Бери, кто желает.
До самой отправки датского судна короба с подарками стояли середи дороги. Мимо шли промышленные люди, большие и меньшие. Никто не дотронулся до наград, пальцем никто не пошевелил.
Шкипер пришел проститься с поморами на сход, который бывал по воскресным дням.
Поблагодарив всех, он объяснил:
Если вы обязаны помогать, то и я обязан…
Ему не дали договорить. Стали объяснять:
Верно, господин шкипер! Ты обязан. Мы помогли тебе в беде и этим крепко обязали тебя помочь нам, когда мы окажемся в морской беде. Ежели не нам, то помоги кому другому. Это все одно. Все мы, мореходцы, связаны и все живем такою круговою помощью. Это вековой морской устав. Тот же устав остерегает нас: «Ежели взял плату или награду за помощь мореходцу, то себе в случае морской беды помощи не жди».
«По уставу»
Лодья шла вдоль Новой 3емли. Для осеннего времени торопилась в русскую сторону. От напрасного ветра зашли на отстой в пустую губицу. Любопытный детинка пошел в берег. Усмотрел, далеко или близко, избушку. Толкнул дверь - у порога нагое тело. Давно кого-то не стало. А уж слышно, что с лодьи трубят в рог. Значит, припала поветерь, детине надо спешить. Он сдернул с себя все, до последней рубахи, обрядил безвестного товарища, положил на лавку, накрыл лицо платочком, добро-честно простился и, сам нагой до последней нитки, в одних бахилах, побежал к лодье.
Кормщик говорит:
Ты по уставу сделал. Теперь бы надо нам сходить его похоронить, но не терпит время. Надо подыматься на Русь.
Лодью задержали непогоды у Вайгацких берегов. Здесь она озимовала. Сказанный детина к весне занемог. Онемело тело, отнялись ноги, напала тоска. Написано было последнее прощанье родным. Тяжко было ночами: все спят, все молчат, только сальница горит-потрескивает, озаряя черный потолок.
Больной спустил ноги на пол, встать не может. И видит сквозь слезы: отворилась дверь, входит незнаемый человек, спрашивает больного:
Что плачешь?
- Ноги не служат.
Незнакомый взял больного за руку:
Встань!
Больной встал, дивяся.
Обопрись на меня. Походи по избе.
Обнявшись, они и к двери сходили и в большой угол прошлись.
Неведомый человек встал к огню и говорит:
Теперь иди ко мне один.
Дивясь и ужасаясь, детина шагнул к человеку твердым шагом:
Кто ты, доброхот мой? Откуда ты?
Незнаемый человек говорит:
Ужели ты меня не узнаешь? Посмотри: чья на мне рубаха, чей кафтанец, чей держу в руке платочек?
Детина всмотрелся и ужаснулся:
Мой плат, мой кафтанец…
Человек говорит:
Я и есть тот самый пропащий промысловщик из Пустой губы, костье которого ты прибрал, одел, опрятал. Ты совершил устав, забытого товарища помиловал. За это я пришел помиловать тебя. А кормщику скажи - он морскую заповедь переступил, не схоронил меня. То и задержали лодью непогоды.
Текст подготовил Андрей Гончаров
Данное собрание представляет собой наиболее полное издание произведений Бориса Викторовича Шергина (1893-1973) - замечательного русского писателя, сказителя, знатока древнего русского народного творчества. Наряду с широко известными сказками и новеллами Шергина, в собрание вошли его ранние произведения, никогда не переиздававшиеся, напечатанные в газетах и журналах и поэтому труднодоступные читателю, а также те, которые не могли быть опубликованы в СССР по цензурным соображениям. Некоторые сказки и очерки переиздаются впервые. Приведены также записи былин, сделанные с голоса Шергина в разные годы. В наиболее полном виде предстанет перед читателем дневник Б.В. Шергина, который он вел на протяжении нескольких десятилетий. Собрание иллюстрировано как работами известных художников книги, так и рисунками самого Шергина, сохранившимися в архиве писателя и никогда не публиковавшимися. В первый том собрания вошли былины, исторические песни и сказки писателя.
Иллюстрации в книге: Владимир Перцов, Анатолий Елисеев, Виктор Чижиков, Владимир Фаворский, Евгений Монин.
Старое народное искусство вместе со старым бытом и укладом ушло безвозвратно из нашей жизни. На его место пришла цивилизация и разнообразная пестрота мимолётных злободневных развлечений.
Наше поколение ещё помнит старое живым. И теперь, теряя его безвозвратно, начинаем мы понимать утрату. Мы не берегли старую красоту, мы даже не знали её как следует и не умели её ни оценить, ни полюбить. Сейчас уж почти схоронили её в музеях и толстых этнографических трудах. А между тем она слишком ещё нужна нам. В старом народном искусстве - родина наша. Родина во всём: и в пейзаже, и в домах, и в крестах на могилах, и в старине, и больше всего в искусстве. Человек без родины - сирота. Потому что душа глубоко корнями уходит в родную почву, и если вырвать её, - высохнут корни, будет перекатиполе. Нас же постоянно отрывали от родной почвы, прививали чужие культуры. Надо сохранить хотя бы воспоминание о прошлом богатстве, - не в изуродованном и не в заспиртованном виде, а живым и действенным.
Если смолкают колыбельные песни, старухи позабыли сказки, а старики - старины, не можем ли мы перенять их исчезающее уменье?
Не в мёртвой этнографической записи, а в художественной книге, - с любовью и благоговением запечатлеть полновесный и скупой язык их, глубину и цельность настроений, однообразный ритм простых мелодий, наивные и строгие образы.
Так мы задумали ряд книг из области русского фольклора.
Чтобы каждая книга была и для малого и для старого.
Народное искусство жило века. Не подходит заключать его в современных мимолетных книгах, которые перелистают и позабудут.
Старые люди писали свои книги подолгу, подбирали, не торопясь, что к чему подходит. Книги переходили из рода в род.
И в тех книгах изображение словесное - текст - и изображение лицевое - иллюстрация - не спорили друг с другом и не кричали врозь, а в полном и строгом
согласии воздействовали на душу читателя.
Ныне художник и писатель разобщены от книги литографским камнем и наборным шрифтом.
Но в полной мере от них зависит любовь и внимание к материалу.
В этом отношении автор сделал всё, что он мог сделать при данных условиях.
Слова, произносившиеся на веках певучим речитативом, запечатлены в их живом говоре, - отсюда фонетическая орфография книги.
Старинные слова звучат для современного читателя необычно, может быть, затрудняют его, - и на помощь ему приходят иллюстрации в духе и стиле изображений лицевых книг. Слова, напев и иллюстрации - всё вместе даёт настроение и вводит в дух старого искусства. Все старины эти ещё живут в далёком поморье в Архангельской земле.
Тексты их в разных вариантах можно найти во многих записях этнографов и собирателей фольклора. Так, в записях Григорьева - «Архангельские былины и исторические песни» (три тома), в книгах Маркова - «Беломорские былины»
и Ончукова «Печорские былины» и др. Но старины настоящего сборника восприняты автором с детства от старших поколений в живой непосредственности настроений. Отсюда оригинальность, подлинность и цельность этих текстов, ни в какой мере не тронутых учёным анализом, нередко мертвящим живую творческую мысль.
А. Покровская, 1924 г.
Виктор Чижиков рассказывает о Борисе Викторовиче Шергине и своих иллюстрациях к его книгам:
Анатолий Михайлович Елисеев рассказывает о Борисе Викторовиче Шергине и своих иллюстрациях к его книгам:
Вышел в свет последний, четвертый том первого полного собрания сочинений одного из самых своеобычных русских писателей XX века
Текст: Дмитрий Шеваров/РГ
Фрагменты книг предоставлены издательством «Москвоведение»
Борис Викторович Шергин. Собрание сочинений в 4-х т.т.
Составитель Ю. М. Шульман.
М., «Москвоведение», 2012–2016
Двина-мати,
Море отец, синя пучина, возьми мою
Тоску и кручину,
И выйду я на море, на синее,
Посмотрю во раздолье широкое:
отец правит судном.
Запой, отец!
Уймись, печаль человеческая.
Над морем плывут
облака широки как лодейные парусы.
Поет отец о морской ли глубине,
о небесной ли высоте.
О песня, архангельская слава!
Борис Шергин.
1910-е годы
Всякая шергинская старина-былина начинает свой разбег с Белого моря. Слова, как брызги морские, в лицо летят. «Ой, ты море, море, море синее,// Море синее, море солоное!..»
К морю герои Шергина припадают, как к отцу родному:
Батюшко синее море, кормилец!..
Услышь меня, синее море…
Под шум моря и былинные песни явился на свет Борис Викторович Шергин. Родился он на макушке короткого северного лета — 16 июля 1893 года. В метрической книге Соломбальского собора Архангельска записали старинной вязью: «В лето сие, 1893, иулиа в 16 день у архангельского мещанина Виктора Васильева Шергина и законной жены его Анны Иоановны родился сын Борис…»
Отец мальчика был главным механиком Мурманского пароходства, корабельным мастером первой статьи и талантливым самодеятельным художником. Это от него перешли к Шергину и художественный вкус, и золотые руки. А сердце и вера — те от матери.
«Утром открою оконце, и в мой подвал глянет вечное светлое небо. Открою и страницу Евангелия, отсюда в убогую мою душу начнет струиться весна вечной жизни…»
Читаешь, и кажется, что перед тобой просто течет себе ручеек старой русской речи, слово за словом — как жемчуг нанизывается. Ничего вроде особенного, а трогает. Да так, что хочется бежать с книжкой в соседнюю комнату и зачитывать близким вслух абзац за абзацем. А то вдруг посреди страницы глаза наполнятся слезами, и захочется — уткнуться в подушку и по-детски плакать, плакать от жалости и печали, от мысли о том, во что мы превратили наш родной язык.
Сказитель, поэт, художник, несравненный знаток русского Слова — Шергин жил в тени, ушел в безвестности.
Как сказывалось в одной поморской былине: «Были люди — миновалисе, а их звали, величали — забывалосе…»
Нет, любители отечественной древности знали, конечно, что живет где-то в Москве в полуподвальной комнате старичок — безногий, полуслепой, вроде как юродивый. Иногда приходили к нему, просили спеть и рассказать что-нибудь из старины. Он пел и рассказывал, гости дивились и уходили, а он оставался у низкого окошка. Прохожие и машины брызгали в это окно грязью, ребята сколько раз попадали мячом, играя в футбол…
Так и до сих пор:
Шергин в родной словесности будто на птичьих правах живет, хоть и не в полуподвале, но где-то в дальнем углу, куда редко заглядывают читатели и критики.
Прошло 43 года со дня смерти Бориса Викторовича, и вот только сейчас выходит в свет первое собрание сочинений великого помора. Это уникальное издание осуществляет издательство «Москвоведение». В него наряду с широко известными сказками и новеллами Шергина вошли его забытые ранние произведения. Некоторые сказки и очерки издаются впервые. В наиболее полном виде выйдет дневник Бориса Викторовича, который он вел много лет.
Собрание иллюстрировано работами выдающихся мастеров иллюстрации — Владимира Фаворского , Владимира Перцова, Анатолия Елисеева, Виктора Чижикова, Евгения Монина, а также рисунками самого Шергина, сохранившимися в архиве писателя и никогда не публиковавшимися.
Открыв это издание на любой странице, мы поразимся, как глубоко и далеко видел Шергин в свое бедное и пыльное окошко, сколько ему открывалось красоты в Божьем мире. Будем уповать, что его живое слово и наши унылые глаза промоет.
«Лежащий в печали человек всегда хочет встать да развеселиться. И чтобы сердце твоё развеселилось, совсем не надобно, чтоб вдруг изменились житейские обстоятельства. Развеселить может светлое слово доброго человека…»
Это был известный сказочник и писатель Борис Викторович Шергин (ударение - на первый слог). Солдаты забывали о своих ранах, слушая истории о двинских корабельщиках и кормщиках, о беломорских промысловиках и сказителях.
"Волшебник русской речи", "сказитель земли Архангельской", "поэтическая душа Севера" и даже "поморский Гомер" - всё это о нём, самобытном сказочнике и удивительном рассказчике. 28 июля исполняется 124 года со дня рождения Бориса Шергина.
"Ходи вправо, гляди браво"
Родился он в Архангельске 28 июля 1893 года в морской семье. Отец был корабельным мастером. Он и дома находил применение своему таланту. Прекрасно делал модели морских судов, расписывал в доме двери, ставни, столы, крышки сундуков. В доме Шергиных часто бывали мореходы, коренные поморы. Мальчик любил слушать их рассказы и былины.Мама писателя, Анна Ивановна, была потомственной поморкой, до замужества жила в Соломбале. «Маменька мастерица была сказывать, как жемчуг, слово у нее катилось из уст. Дома или на лодке, куда одна поедет – все поет»
, - вспоминал Борис Викторович.
Дом Шергиных стоял близко от реки в Архангельске на ул. Кирочной, 12. «Комнатки в доме были маленькие, низенькие, будто каютки; окошечки коротенькие, полы желтенькие, столы, двери расписаны травами. С потолков птички растопорщились деревянные – отцово же мастерство…»
, - так ласково рассказывал Б.В. Шергин о родительском доме.
 |
Когда Борис стал постарше, его дома стали учить читать и писать. Отец хорошо рисовал и написал сыну азбуку, целую книжку. В азбуке - корабли и пароходы, рыбы и птицы – всё разрисовано красками и золотом. К азбуке указочка была костяная, резная. Азбуку отец подарил к Новому году, поэтому вначале написал стихи сыну, которые сочинил сам:
Поздравляю с Новым годом!
Живи счастливо да учись.
Ученый водит, неученый следом ходит.
Рано, весело вставай –
Заря счастье кует.
Ходи вправо, гляди браво.
Кто помоложе, с того ответ подороже.
Будь сын отца храбрее, матери добрее.
Живи с людьми дружно, дружно, не грузно,
А врозь – хоть брось!
В школу Боря пошел, уже хорошо умея читать и писать. Больше всего он успевал, учась в языках, совсем не давалась ему математика, из-за нее и не любил он школу. Зимой Боря занимался книгами, письмами и рисованием. Летом любимым занятием была рыбная ловля.
Юный сказитель
С 10 лет, отправляясь каждое лето с отцом в Белое море, Борис видел, как поморы непременно брали на промысел с собой сказочника.Сказителем был друг отца, штурман дальнего плавания Пафнутий Осипович Анкудинов, которого Шергин называет одним из первых своих учителей. Ему запомнилось, что Анкудинов своим красноречивым словом что хотел, то и творил с людьми. Захочет, чтобы плакали, – плачут. А сам о себе он говорил: «Артели в море пойдут, мужики из-за меня плахами лупятся. За песни да за басни мне с 18 годов имя было и отчество», то есть почет и уважение.
Хвалил ли, бранил ли Анкудинов своих подручных, проходящие люди всегда остановятся и слушают серьёзно. Например, к сонливому пареньку Анкудинов обращался с упреками: "Лёжа добра не добыть, лихо не избыть, сладкого куса не есть, красной одёжи не носить". В автобиографии Б.В. Шергин напишет: «Легендарные истории, сказки я любил повторять дома и где-нибудь в кругу сверстников».
Когда он учился в Архангельской мужской гимназии им. М.В. Ломоносова, в кругу своих товарищей часто увлекательно рассказывал сказки, постоянно при этом импровизируя. Вот как об этом вспоминает Илья Бражнин.
«В зале танцевали, толклись, как мошкара на болоте. Мне наскучила толкотня, и я побрёл по комнатам. Попал не то в канцелярию, не то в учительскую. В углу сидел круглолицый паренек и что-то рассказывал. Вокруг него сидели человек двадцать и слушали, глядя ему в рот. Я вошёл, чтобы послушать о чем идет речь, думал: побуду минуту – другую – и уйду. Но не ушел, а застрял основательно и надолго.
Юный сказитель был не только талантлив, но и необыкновенно щедр. Он сказывал одну сказку за другой и едва замолкал, как со всех сторон слышалось нетерпеливое:
– Ещё. Ещё. Пожалуйста...
Так я познакомился со сказителем Шергиным».
Увлекался юный Шергин, как и отец, рисованием. Но юноша после окончания гимназии не сразу делает выбор (рисование или литература), сомневается.
Только в 1913 году страсть к искусству пересиливает, и он поступает в Строгановское училище и успешно учится живописи и графике. Приняли его на 1 курс, но уже к Новому году за успехи перевели на третий.
 |
"Надо других обрадовать, тогда и сам радость получишь"
Как праздник вспоминает Шергин годы учения в училище. В Москве оценили не только его способности художника, но и талант сказочника. Он часто выступает с устными рассказами о Севере в библиотеках и клубах. |
В 1917 году после окончания училища молодой человек возвращается в Архангельск и работает в местном Обществе изучения Русского Севера, а затем – в кустарно-художественных мастерских.
А в 1919 году с ним случилось несчастье: попал под трамвай и потерял правую ногу и пальцы левой ноги. Любимая девушка его покинула.
В 1922 году он окончательно переезжает в Москву на постоянное жительство. Здесь он 8 лет работал в институте детского чтения.
Почти ежегодно Борис Шергин приезжал в Архангельск. Уже осенью 1922 года он навестил родной город, где в губернской публичной библиотеке состоялся «Вечер северной сказки сказочника Б.В.Шергина». Билеты на этот вечер стояли от пятисот тысяч до трёх миллионов рублей, и весь сбор пошел на нужды библиотеки. В газетном отчёте о вечере говорилось, что «прекрасное чтение держало во власти весь зал».
Любил Борис Викторович говаривать: «Радость и мир надо заработать, надо других обрадовать, тогда и сам радость получишь». Его выступления – концерты пользовались огромным успехом. Один из слушателей вспоминал: «Мне довелось слушать Бориса Викторовича в 3-й средней школе, он рассказывал ребятам несколько поморских сказов. Ребята сидели словно завороженные. Потом, как бы очнувшись, долго аплодировали…».
Поморские небывальщины
В 1924 году начали выходить в Москве книги Б.В. Шергина. Первой была «У Архангельского города, у корабельного пристанища» - сборник старин, былин, песен. Иллюстрации к книге нарисовал он сам. В этих сказках Шергина живут добрые, трудолюбивые. Все они мастера разных ремесел: корабельного, морского, рубки леса, резьбы по кости, росписи по дереву. Жить им нелегко, но они добры, благородны, великодушны. |
Вторая книга Шергина - «Шиш Московский» (1930 год). Это цикл небольших сказок о забавных приключениях ловкого Шиша – бродяги, который умел провести и попа, и царя, и добра молодца. Шергин собрал более 100 поморских сказок о Шише. Получилась целая «скоморошья эпопея о проказах над богатыми и сильными». В сказках Шергина Шиш веселый и жизнерадостный. «На лбу рыжий хохол, глаза, как у кошки. Один голубой, другой как смородина. Нос кверху". Таким он изображен на обложке книги «Сказки о Шише».
Чтобы послушать небывальщины о проделках Шиша в исполнении Бориса Шергина, перед радиоприёмниками застывали тысячи слушателей – аудитория была самая разная, а успех необычайный: и интересно, и весело, и поучительно. Шиш смеётся, и над ним смеются! Вот он одурачил трактирщицу и унёс жареного гуся, в другой раз его проучили и заставили идти пешком за то, что высмеял обидными рифмами родственников хозяина телеги.
- Ты скажи, как твоего дедушку звали.
— Моего дедушку звали Иван.
Шиш говорит:
— Твой дедушка Иван
Посадил кошку в карман.
Кошка плачет и рыдает,
Твово дедушку ругает.
Дядька разгорячился:
— Это зачем мой дедушка будет кошку в карман сажать? Ты зачем такие пустяки прибираешь?
— Это, дяденька, для рифмы.
— Я вот тебе скажу рифму; тебя как зовут?
— Меня зовут... Федя.
Дядька говорит:
— Если ты Федя,
То поймай в лесу медведя.
На медведе поезжай,
А с моей лошади слезай!"
В следующей сказке Шиш будет судиться с богатым купцом из-за лошади, которую "взял в аренду" да нечаянно хвост ей и оторвал.
"Привёл Шиш лошадь с оторванным хвостом к хозяину-купцу…
— Вот, получите лошадку. Покорнейше благодарим-с.
Купец и увидел, что хвоста нет:
— Лошадку привёл? Иде она, лошадка?
— Вот-с, извиняюсь…
— Это, по-вашему, лошадка? А я думал — зайчик, без фоста дак… Только и у зайчика намечен известный фостик, а тут фостика нет… Может, это ведьмедь?! Но мы ведьмедей боимся!..»
После этой книги к Борису Викторовичу пришла настоящая писательская слава. В числе первых литераторов его приняли в 1934 году в Союз писателей.
В третью книгу писателя "Архангельские новеллы" вошла знаменитая сказка "Волшебное кольцо", в 1979 году ставшая мультфильмом.
Самая большая и представительная книга Шергина - «Запечатленная слава». В неё вошли лучшие новеллы и были, сказки про Шиша Московского и старины. Её называют «хрестоматией по культуре русского Поморья».
Герои рассказов Шергина – это чаще всего люди, связанные с морем, с кораблестроением: кормщики, плотники – корабельщики, штурманы, народные умельцы, художники…- мужественные и самоотверженные люди. Борис Викторович писал: «Люблю про тех сказывать, кто с морем в любви и согласии».
"Прежде на Двине, на Пинеге, на Мезени Чудь жила: народ смугл, и глазки не такие, как у нас. Мы — новгородцы, у нас волосы, как лен белый, тонкий, как сноп желтый.
Мы, еще там живучи, парусов не шили, карбасов не смолили, а Чудь знала, что Русь придет: в здешних черных лесах березка явилась белая, как свечка, тонкая.
Вот мы идем по Пинеге в карбасах. Мужи в кольчугах, луки тугие, стрелы перённые, а Чудь, бажоная, давно ушла. Отступила с оленями, с чумами, в тундру провалилась.
Вот подошли мы под берег, где теперь Карпова гора. Дожжинушка ударил, и тут мы спрятались под берег. А чудские девки, они любопытные. Им охота посмотреть, что за Русь? Похожа ли Русь на людей? Они залезли на рябины и высматривают нас. За дождем они не увидели, что мы под берегом спрятались. Дождь перестал, девки подумали, что Русь мимо пробежала: «Ах, мы, дуры, прозевали!»
Было утро, и был день. Наши карбасы самосильно причалили к берегу. Старики сказали: «Это наш берег. Здесь сорока кашу варила».
Тут мы стали лес ронить и хоромы ставить.
В эту пору здесь у водяного царя с лешим царем война была. Водяной царь со дна реки камни хватал и в лешего царя метал. Леший царь елки и сосны из земли с корнем выхватывал и в водяного царя шибал. Мы водяному царю помогали. В благодарность за это водяные царевны не топят ребятишек у нашего берега».
Несколько лет спустя после «Запечатленной славы» вышла книга «Гандвик – студеное море».
Шергин сам иллюстрировал свои книги; мастерил к ним суперобложку, переплет и форзац.
Писал он и пейзажи, которые специалисты называли «небесными» и считали, что Шергин «не только кистью владел, а и технику живописи знал так глубоко, как и сейчас не каждому ведомо». Художник расписывал печи, прялки, блюда, ложки, туеса. Писал иконы, которые раздаривал друзьям.
«Поживи для людей, поживут и люди для тебя!»
Все военные годы Шергин жил в Москве, переносил все тяготы военных лет, выступал с чтением своих рассказов в московских и подмосковных госпиталях. Ему исполнилось 50 лет, когда он начал терять зрение. Чуда исцеления ждать не приходилось.После войны Шергин жил с братом в огромной коммунальной квартире, занимал неудобную, с высоким потолком комнату с железной кроватью. На столе перед кроватью - стопка чистой бумаги и карандаши. На стене - написанные им картины и рисунки, большая модель поморской ладьи, сделанная руками отца…
Последние 15 лет жизни Борис Шергин был слеп. Но творческий дух его не покидал никогда. Каждый вечер он взбирался на второй этаж, где жила машинистка, и диктовал. Сам он многие годы жил очень скромно и небогато, ожидая очередного издания своих книг. Любимым словом Шергина было "радость". Хотя жизнь его была необычайно трудной.
Умер писатель в 1973 году. Умер, как и жил, тихо, спокойно. Была поздняя осень, конец октября, любимое время года Бориса Викторовича.
Могила его на Кузьминском кладбище на окраине Москвы. Отыскать её непросто: ничем не выделяется она. На надгробии – только: «Борис Викторович Шергин» и годы жизни.
В 2008 году имя Бориса Шергина было присвоено Соломбальской библиотеке № 5.
В октябре 2011 года в Москве была открыта Мемориальная комната писателя на Рождественском бульваре, в доме 10/7, в котором Шергин прожил последние трудные годы жизни. В комнате воссоздана обстановка, представлены сохраненные наследниками подлинные вещи Шергина, его рукописи, книги, предметы народного быта.
21 сентября 2013 года в центре Архангельска открыли памятник северному сказочнику Борису Шергину. Автор скульптуры - Сергей Сюхин. Это первый монумент писателю-сказочнику, установленный в России.
 |
***
В одном из шергинских сказов есть такие слова: «Поживи для людей, поживут и люди для тебя!». Всю жизнь Шергин отдал людям. Отдал щедро, без расчета, без оглядки на выгоду. По-разному величали его при жизни: замечательным советским писателем, поэтической душой Севера, волшебником русской речи... Дарование его было удивительным: он совмещал в себе сказителя, историка, поэта, этнографа, художника, актера, знатока народной северной речи. Обладал удивительным даром рассказчика. Жил в нем и комедийный талант.
Писал и говорил он только об одном – о Русском Севере. «Архангельск для меня, - писал Шергин,- как золотая заставка всей моей жизни». В своих книгах он сохранил красивую, яркую, своеобразную северную речь, помог уберечь от забвения произведения устного народного творчества. "Я полюбил Архангельск", – сказал человек, ни разу не бывавший в этом городе. И пояснил: «Я читал Шергина...».
Книга удобного книжного формата (на фото рядом с 20-см куклой).
На фото в статье - первая книга из 4-х томника Бориса Шергина, Былины, сказки и песни. Остальных томов собрания сочинений в продаже найти не удалось, да и эта книга уже исчезла из магазинов, будем надеяться на переиздание, или выбирать книги других издательств.
Собрание сочинений иллюстрировано как работами известных художников книги, так и рисунками самого Шергина , сохранившимися в архиве писателя и никогда не публиковавшимися. В первый том собрания вошли былины, исторические песни и сказки писателя.
Предисловие к книге.
Шергин Борис Викторович.
Данное собрание представляет собой наиболее полное издание произведений Бориса Викторовича Шергина (1893-1973) - замечательного русского писателя, сказителя, знатока древнего русского народного творчества.
Наряду с широко известными сказками и новеллами Шергина, в собрание вошли его ранние произведения, никогда не переиздававшиеся, напечатанные в газетах и журналах и поэтому труднодоступные читателю, а также те, которые не могли быть опубликованы в СССР по цензурным соображениям.
Некоторые сказки и очерки переиздаются впервые
.
Приведены также записи былин, сделанные с голоса Шергина в разные годы.
В наиболее полном виде предстанет перед читателем дневник Б.В. Шергина, который он вел на протяжении нескольких десятилетий.
Уникальная книга, потрясающее издание.
Архангельские песенные реки...
Твёрдый переплёт.
Издание просто роскошное: мелованная бумага, прекрасные иллюстрации.
Редкой красоты и музыкальности богатейший русский язык. Можно перечитывать снова и снова, приятно читать вслух.
Сказка и мультик Волшебное кольцо здесь носит название "Ванька доброй".
Издательство: ИЦ Москвоведение.
Есть и 2 том 4-х томника, 3 и 4 пока (на 2014 год) вроде бы ещё не вышли.
